К 100-летию Владимира Богомолова
Писатель-фронтовик Владимир Осипович (Иосифович) Богомолов (до 1948 года Войтинский, до 1953 года Богомолец) родился 3 июля 1924 года в подмосковном селе Кирилловка. В 1938 году окончил 7 классов в московской средней школе № 71. На следующий год, бросив учёбу отправился работать, чтобы помочь семье. Весной 1941 года вернулся в Москву и с началом Великой Отечественной войны ушёл добровольцем на фронт. Был курсантом воздушно-десантной школы, командиром отделения разведки, неоднократно был ранен, имел награды. Прошёл немало фронтовых дорог – Подмосковье, Украину, Северный Кавказ, Польшу, Германию и успел повоевать в Маньчжурии. В 1944 году из войсковой разведки перешёл в Главное военной управление контрразведки «Смерш». В 1949 году уволен из армии в звании лейтенанта контрразведки.
В 1958 году Владимир Богомолов начинает свой путь в литературу. Пишет яркую и необычную военную прозу, поражающую своей психологической достоверностью и документальностью. Его роман «В августе 44-го» и повести «Иван», «Зося» считаются лучшими произведениями о войне. Они были неоднократно экранизированы, выдержали сотни изданий и были переведены на многие языки мира.
Для Богомолова человечность и моральность – всеопределяющий угол зрения, литературный профессионализм – лишь «фактор» и «аспект». Он всецело подчинён и служит главной и заветной задаче: «О том, что знаю лучше всех на свете, сказать хочу. И так, как я хочу» (А. Твардовский).
Владимир Богомолов, как человек и художник, решительно отвергает схематическое, скороспешное мышление, огульное упрощённое определение людей и явлений, всякую нравственную неопределённость. Люди в его романе выбиваются из-под готовых, заблаговременных, жёстких определений: жизнь и людей предлагается рассматривать непредубеждённо, ничего заранее не предрешая. Отвердевшая, упрямая, прямолинейная мысль приводит, например, помощника Аникушина к непоправимой ошибке. Да и сама аникушинская предубеждённость вырастает под воздействием испытанных им на себе категорических, несправедливых оценок человека.
Проза Владимира Богомолова неизменно сдержана и благородна, достоверна и убедительна. Всё, о чём она говорит, - серьёзно, независимо от расхожих мнений и модных поветрий и основано на суровом чувстве ответственности. Этот писатель рассказывает о войне, словно видя мысленно «Всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся».
Владимир Богомолов о себе
4.04. 58 г. я отправил почтой по экземпляру рукописи в редакции журналов «Юность» и «Знамя», ровно через месяц, в один день, мне сообщили о решении этих редакций опубликовать повесть. В «Знамени», чтобы опередить «Юность», вынули из готовой корректуры десятки страниц, и досылом «Иван» был опубликован в июньском номере журнала. Это оказалось неожиданностью – перед тем «Ивана» через третьих лиц показали опытнейшему старшему редактору издательства «Художественная литература», кандидату наук, и он на листе бумаги написал сугубо отрицательный отзыв. Он обнаружил в «Иване» «влияние Ремарка, Хемингуэя и Олдингтона» и вчинил мне модное тогда обвинение в «окопной правде». Приговор его был безапелляционным: «Эту повесть или рассказ никто и никогда не напечатает». Этот вердикт по сей день хранится у меня в кабинете, рядом с полками, где находятся 218 публикаций переведённого более чем на сорок языков «Ивана».
Издательская моя судьба, в отличие от офицерской, сложилась довольно благополучно. Трудности возникли только при публикации романа «Момент истины» («В августе 44-го…»). Редакция «Юности» отправила несколько экземпляров рукописи на так называемые «экспертно-консультационные чтения» - было получено четыре официальных заключения Главных управлений КГБ и Министерства обороны. Во всех, как по сговору, требовали изъять целиком две главы: со Сталиным и эпизод с генералами, а также убрать в остальном тексте отдельные абзацы и фразы. Я не отдал ни одного слова, но противостояние длилось более года. Эти люди уловили в рукописи то, что в последствии высказывали наиболее компетентные читатели и кратко сформулировал К. Симонов: «Это роман не о военной контрразведке. Это роман о советской государственной и военной машине сорок четвёртого года и типичных людях того времени».
С июня 1959 года в течение более двух десятилетий меня многажды письменно и устно приглашали вступить в Союз писателей – Г. Березко, с. Щипачев, Л. Соболев, Ю. Бондарев, С.С. Смирнов, К. Симонов, С. Наровчатов, В. Карпов и др. Несколько предлагали оформить членство без прохождения приёмной комиссии – «решением Секретариата». Каждого кто меня вербовал, я спрашивал: «Если я вступлю, стану ли я писать лучше, смогу ли сделать лучше хоть одну фразу?» Мне отвечали примерно одинаково, что писать лучше я не стану, но у меня будет поликлиника, дома творчества, какие-то ссуды, зарубежные поездки, талоны на покупку автомобиля.
С. Наровчатов всерьёз сказал мне, что в Союзе писателей есть какой-то старик-еврей, ритуальный агент, и если я стану членом, он меня «хорошо, достойно похоронит». Ни в чём этом я не нуждался, за предложения благодарил и, естественно, отказывался. Трижды меня вербовали Союз кинематографистов; в 1962 году – И. Пырьев, в 1967 году – Г. Марьямов, в 1988 году – А. Смирнов. В 1963 году меня пригласил в ЦК КПСС завсектором литературы И. Черноуцан, в его кабинет тут же зашёл заместитель заведующего идеологическим отделом Д. Поликарпов, и они сразу заговорили о членстве. Я им объяснил, что для того, чтобы писать прозу, достаточно иметь бумагу и ручку или карандаш, что же касается членского билета, то это на любителя. Я сказал им, что, если Союз писателей действительно организация добровольная, то тут нет предмета для разговора. Замечу, что я никогда не считал себя лучше или умнее членов КПСС или творческих объединений, просто у них была своя жизнь, а у меня – своя, и любая иная оказалась бы неприемлемой. Я никогда не предлагал другим свой опыт, к сожалению, никем не повторённый, однако исключать его не следует. У меня – с переводными – около двухсот только отдельных книжных изданий моих произведений – четыре полки, – не считая более трёхсот различных сборников и антологий, где опубликованы мои повести и рассказы, причём и после громогласно объявленной смерти советской литературы меня издают и переводят, как и раньше.
Опыт мой свидетельствует – для того, чтобы быть в литературе, для того, чтобы твои произведения бесперебойно выходили в свет и через 20, и через 35 лет после первой публикации, совершенно необязательны ни какое0либо членство, ни участие в литературных группировках, ни общественная деятельность – она десятилетиями сводилась и сводится к обслуживанию, поддержке и, более того, восславлению правящего режима – совершенно необязательны ни подмахивание конъюнктуре, ни пресмыкательство перед власть имущими, ни мелькание в средствах массовой информации, ни элементы паблисити – всё это ненужная корыстная суета…